«Раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почет и уважение, значит, она власть».
Осип Мандельштам.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
Я очень рада приветствовать всех любителей поэзии Серебряного века. Один из ярких представителей этой эпохи - Осип Мандельштам - мой самый любимый поэт.Создавая этот сайт я хотела бы познакомить вас с интересными фактами его жизни и стихотворениями поэта.
Спасибо за внимание, буду рада вашему отзыву и критике.
С уважением автор сайта - ученица школы Хабаровского края, Ванинского района,
поселка Монгохто -Забродская Татьяна.
Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.
СТИХОТВОРЕНИЕ ДНЯ
Происхождение Осипа Мандельштама.
Осип Эмильевич Мандельштам — один из самых крупных поэтов России XX века — родился 3(15) января 1891 г. в Варшаве.
Со временем будет сказано:
"...Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году — и столетья
Окружают меня огнем".
Поэт родился в еврейской семье коммерсанта, купца первой гильдии, промышлявшего обработкой кожи, Эмилия Вениаминовича Мандельштама.
Отец, в свое время учившийся в Высшей талмудической школе в Берлине, хорошо знал и чтил еврейские традиции. По своим корням,как пишет о нем сам Осип Мандельштам в своей прозе “Шум времени”,он был “польский еврей”, не получивший образования, но тянувшийся к культуре.
Мать — Флора Осиповна — была музыкантшей, родственницей известного историка русской литературы С.А. Венгерова.
Родители Осипа Эмильевича Мандельштама . Отец - Эмилий Вениаминович Мандельштам. Мать - Флора Овсеевна Вербловская
Детство и юность поэта.
Детство и юность Осипа прошли в Петербурге, куда семья переехала в 1897 г. Поэт Георгий Иванов пишет о среде, формировавшей будущего поэта: «Отец — не в духе. Он всегда не в духе, отец Мандельштама. Он — неудачник-коммерсант, чахоточный, затравленный, вечно фантазирующий… Мрачная петербургская квартира зимой, унылая дача летом… Тяжелая тишина… Из соседней комнаты хриплый шепоток бабушки, сгорбленной над Библией: страшные, непонятные, древнееврейские слова…»
Будущего поэта в 9 лет родители определили в Тенишевское коммерческое училище(одно из лучших Петербургских учебных заведений), где учились дети интеллигенции.Здесь особенно хорошо было поставлено преподавание гуманитарных дисциплин. Учащихся знакомили с основами эстетики, с русской и мировой литературой.
По окончании училища в 1908 году молодой человек отправился учиться в Сорбонну, где активно посещает лекции А. Бергсона и Ж. Бедье в College de France и изучает французскую поэзию .Параллельно Осип посещал лекции Гейдельбергского университета.
Мандельштам начал писать стихи в 14 лет, хотя родители не одобряли этого занятия.
Для ранней лирики Мандельштама характерны раздумья над смыслом жизни и пессимизм:
Неутомимый маятник качается
И хочет быть моей судьбой...
Начал Мандельштам с увлечения символизмом. В стихах этого периода он утверждал, что музыка – это первооснова всего живого. Его стихи были музыкальными, он часто создавал музыкальные образы, обращался к творчеству композиторов Баха, Глюка, Моцарта, Бетховена и других.
Образы его стихов были еще нечеткими, автор словно хотел уйти в мир поэзии.
Он писал: «Неужели я настоящий, / И действительно смерть придет?»
Приезжая в Петербург он посещал лекции по стихосложению в знаменитой "башне" у Вячеслава Иванова.
Стихи Мандельштама, которые так поразили Георгия Иванова вошли в дебютную подборку поэта, напечатанную в журнале «Аполлон» за 1910 год. Вот некоторые из них:
В 1911 г. Мандельштам сблизился с Н.С. Гумилевым и А.А. Ахматовой. Дружба с поэтической четой стала "одной из главных удач" в жизни молодого поэта, по его воспоминаниям. В 1912 году Мандельштам вошёл в группу акмеистов, регулярно посещал заседания Цеха поэтов.Знакомство с акмеистами меняет тональность и содержание лирики Мандельштама. В статье «Утро акмеизма» он писал, что считает слово камнем,который акмеисты кладут в основу здания нового литературного направления.
Акмеисты в противовес символистам утверждали реальные жизненные ценности, изображая жизнь с конкретными бытовыми подробностями, в реальном времени и пространстве, а не в вечности, как это было у их предшественников. Мандельштам выразил кредо акмеистов в таких стихах:
Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, и чем я виноват,
Что слабых звезд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:
"Который час?" - его спросили здесь,
А он ответил любопытным: "Вечность".
Акмеисты — Анненский, Ахматова, Гумилёв, Кузмин, Мандельштам, - можно сказать, совершили революцию в поэзии. Они внесли в неё струю жизни, правды, вернули слову его предметное значение, вернули поэзии красочность, объёмность мира, его живое тепло.
Акмеизм для Мандельштама гораздо ближе символизма — это конкретность, «посюсторонность», «сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия», преодоление хрупкости человека и косности мироздания через творчество («из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам»). О Э.Мандельштам – поэт серебрянного века давший определение акмеизму как « тоски по мировой культуре» . Такое понимание акмеизма характеризует суть мировосприятия поэта , для которого главным героем поэтических произведений становится образ времени , а самого себя Осип Мандельштам считает «сыном века» , который должен сохранить основы мировой культуры: единство и гуманистическую направленность. Особое значение в поэтике О.Мандельштама имеют различные ассоциации .
Например, факт своего рождения поэт воспринимает как знамение времени:
Я рожден в ночь со второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году – и столетья
Окружают меня огнём.
Свой первый сборник стихов он так и назвал – «Камень». Мандельштам пишет, что поэт должен быть зодчим, архитектором в стихах. У него самого изменились тематика, образный строй, стиль и колорит стихов. Образы стали предметными, зримыми и вещественными. Поэт размышляет о философской сути камня, глины, дерева, яблока, хлеба. Он наделяет весом, тяжестью предметы, ищет в камне философско-мистический смысл.
и в 1913 г. его стихи «Notre dame», «Айя-София» печатаются в программной подборке акмеистов.
Особенности художественного стиля О.Э.Мандельштама – отсутствие ярких рифм , стремление к простоте:
«Сусальным золотом горят
В лесах рождественские ёлки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.»
Основная тема поэтических произведений поэта – размышление над проблемами бытия, поиск «торжественной гармонии классицизма». Художник познает мир , как и любой другой человек :
«Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот…
Неужели я настоящий
И действительно смерть придёт?»
О.Мандельштам. 1908-1909 гг.
На балконе
О.Э.Мандельштам. [1900-е]
Друзья.Акмеизм.Петербург.
Верхний ряд: третий слева направо О.Мандельштам, Н.Гумилев, А.Ахматова, Князев…
Его стихи воспринимаются как что-то изначальное, как само естество, голос природы.
Ахматова писала:
«У Мандельштама нет учителя. Я не знаю в мировой поэзии подобного факта. Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама!»
Сборник стихов "Камень".
"Испуганный орёл".
Мандельштам на рисунке П. Митурича. Очень точно схвачена характерная поза: гордо выпяченная грудь, вздёрнутая голова, надменность и беззащитность всего его облика. Этот рисунок может служить иллюстрацией к стихотворению А. Тарковского «Поэт»:
Говорили, что в обличье
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задерганная честь.
Гнутым словом забавлялся,
Птичьим клювом улыбался,
Встречных с лету брал в зажим,
Одиночества боялся
И стихи читал чужим.
Шарж на О. Мандельштама, читающего стихи
О внешности Мандельштама писали как о комичной, «карикатуре на поэта»: маленький, щуплый, с петушиным хохолком на затылке, с оттопыренными ушами, нелепой походкой.
Но за внешней невзрачностью просвечивала очаровательность, необыкновенное обаяние, которое было подмечено и Ахматовой, и Цветаевой. А вот какой «автопортрет» оставил нам сам поэт:
В поднятье головы крылатый
Намек - но мешковат сюртук;
В закрытье глаз, в покое рук -
Тайник движенья непочатый.
Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость, -
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!
В жизни он был беззащитен, непрактичен, наивен. Доверчивый, беспомощный, как ребёнок, лишённый всяких признаков здравого смысла, фантазёр и чудак, бедный, вечно полуголодный, он не жил, а ежедневно погибал. С. Маковский писал о Мандельштаме: «Вообще всё сложилось для него неудачно. И наружность непривлекательная, и здоровье слабое. Весь какой-то вызывающий насмешки, неприспособленный и обойдённый на жизненном пиру. Однако его творчество не отражало ни этой убогости, ни преследовавших его житейских катастроф. В жизни чаще всего вспоминается мне Мандельштам смеющийся. Смешлив был чрезвычайно — рассказывает о какой-нибудь своей неудаче и задыхается от неудержимого хохота. Смеялся и просто так - «от иррационального комизма, переполняющего мир».
Авторы почти всех воспоминаний о Мандельштаме отмечают, что это был человек неистребимой весёлости: шутки, остроты, эпиграммы от него можно было ожидать в любую минуту, вне всякой зависимости от тягот внешних обстоятельств. Он был язычески жизнерадостным человеком. Не искал счастья — для него не существовало таких категорий, но всё ценное в жизни называл весельем, игрой. «Слово — чистое веселье, исцеленье от тоски».
Личная жизнь поэта.
По некоторым сведениям, Мандельштам имел любовную связь с Анной Ахматовой, хотя та всю жизнь настаивала, что между ними не было ничего кроме близкой дружбы.
В конце января 1916 года Осип Мандельштам приезжает в Москву, где происходит его встреча с Цветаевой. Марина дарит ему Москву. 5-го февраля он уезжает.
Был ли между ними роман в настоящем смысле слова? Да, был, и для Мандельштама эти отношения значили больше, чем для Цветаевой. «Божественный мальчик» и «прекрасный брат» в Мандельштаме были для неё важнее возлюбленного. Для него же всё было иначе. У него не было такого опыта в любви, и встреча с Цветаевой ему многое дала.
Надежда Мандельштам писала, что именно Цветаева научила Мандельштама любить: «Дикая и яркая Марина расковала в нём жизнелюбие и способность к спонтанной и необузданной любви». И не только к любви, но и к стихам о любви. С «цветаевских» стихов ведёт начало любовная лирика Мандельштама. И, как Цветаева "мандельштамовскими" стихами начала новый этап своей лирики в книге "Вёрсты" , так и Мандельштам по стихам, обращённым к Марине, перешёл в новый этап своего творчества, открыв ими «Тристии».
Марина Цветаева.
В 1916 он был тайно и без взаимности влюблён в грузинскую княжну и светскую львицу Санкт-Петербурга Саломею Андроникову.
Ахматова потом скажет: «Саломею Осип обессмертил в книге «Тристиа».
Мандельштам посвятил ей несколько стихотворений, в том числе прославленную «Соломинку»(1916г).
Саломея Андроникова.
В 1920 году Мандельштам увлекается актрисой Александринского театра Ольгой Арбениной , у которой в это время был роман с Н. Гумилёвым. Это увлечение было заранее обречено на неудачу и доставило поэту много страданий. Но зато обогатило русскую поэзию двумя прекрасными стихотворениями: «Мне жалко, что теперь зима...» и «Я наравне с другими...»
Эти стихи были предметом насмешек литературных коллег Мандельштама, в особенности строки «И сам себя несу я как жертва палачу». Мандельштама спрашивали: «Чем же легкомысленная и нежная девушка походит на палача?» Он возражал, что девушка тут не при чём. Дело не в ней, а в любви. Ибо любовь всегда трагична, всегда требует жертв. Он воспринимал её как Платон, который говорил, что любовь — это одна из трёх гибельных страстей, что боги посылают людям в наказание: «любовь — это дыба, на которой хрустят кости, омут, в котором тонешь, костёр, на котором горишь». «А иначе, - говорил Мандельштам, - это не любовь, а просто гадость. И даже свинство».
Ольга Арбенина
Отношение Мандельштама к Первой мировой войне.
Во время Первой Мировой войны Мандельштам не был мобилизован в армию из-за «сердечной астении». В эти годы он писал «антимилитаристские» стихи («Дворцовая площадь», «Собирались эллины войною...», «Зверинец»), возлагая вину за кровопролитие на все державы, но особенно на русского царя.
"Не трэбэ"
Осип Мандельштам был человеком культуры, её порождением. Это была его стихия. Когда стали строить каналы и осушать водоёмы, он был — как рыба, лишённая своей стихии. Эпоха культуры кончилась. Круг близких людей, для которых она была единственным кислородом, становился всё уже. Потом выкачали воздух. Пришли новые, те, что загадили Челлиниевские чаши Эрмитажа, сожгли библиотеку Блока, вознамерились разрушить старый мир до основанья. Им Мандельштам был чужд и враждебен.
В то время, когда всё мировое искусство развивалось под знаком нарастающей сложности, когда в живопись приходили Пикассо, Дали, в поэзию — Рильке, Том Элиот, у нас усердно насаждалась простота, та, что хуже воровства. Результаты подобной политики не замедлили сказаться. Выросли поколения людей не просто не умеющих, а, что главное, не желающих понимать сложное искусство, сделав это своё непонимание предметом некой гордости.
Из нашей культуры десятилетиями вытравляли всё нестандартное, неординарное. Ещё Ленин некогда приравнял непонятность к антихудожественности. «Искусство принадлежит народу, - указал он. - Оно должно быть понятно массам». И простота становится для искусства обязательным требованием.
Уже после гражданской войны молодые строители коммунизма стали энергично ставить культуру на место: в надстройку над базисом. Как-то, читая газеты, Мандельштам удивлённо сообщил жене: «Мы, оказывается, живём в надстройке». Его стали реже печатать: ведь надстройка должна укреплять базис, а стихи Мандельштама для этого не годились. Формула «народу это не нужно» однажды смешно прозвучала на украинском. В 1923 году Мандельштам пришёл в Киеве в отдел искусств за разрешением на свой вечер. Чиновник в вышитой рубахе отказал. А на вопрос «почему?» ответил равнодушно: «Нэ трэба». Это изречение стало потом в семье Мандельштамов поговоркой.
Полный порядок в надстройке был наведён в 1930 году, когда в газете «Большевик» появилось письмо Сталина, призывающее не печатать ничего, что бы не отвечало госзаказу. Мандельштам прочёл и сказал: «Опять «не треба», на этот раз окончательное». В стихотворении «1 января 1924 года» он пишет:
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомощная улыбка человека,
Который потерял себя.
Мандельштам ощущал себя пленником умирающего 19 века, его «больным сыном», чувствовал себя потерянным в современности.
Поэт пытается оторваться от власти прошлого мира, называет ушедший век волчьим веком, а новый — веком-волкодавом, расчищающим дорогу для будущих светлых веков. Он подчёркивает свою непричастность к волчьему миру, волчьей породе.
«И меня срезает время...»
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
В этом стихотворении Мандельштам предсказал и грядущую ссылку в Сибирь, и свою физическую смерть, и своё поэтическое бессмертие.
В конце 1930 года поэт приезжает в Ленинград — город его детства и юности.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез... -
это стихотворение было напечатано в «Литературной газете» в 1932 году, а в 1945-м Илья Эренбург писал, что слышал, как его повторяла пожилая ленинградка, вернувшаяся после блокады. Как зловеще двусмыслен конец этого стиха:
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Они, эти гости, явятся в свой час, не в Ленинграде, в Москве, но он уже их ждал, он ясно видел свою судьбу. И не раз писал об этом:
Помоги, Господь, эту ночь прожить,
я за жизнь боюсь — за твою рабу...
В Петербурге жить — словно спать в гробу.
По возвращении в Москву в 1933 году Мандельштам получил неожиданный подарок: комнату в писательском доме по улице Фурманова с готовым стукачом за стеной.
Пастернак, приглашённый на новоселье, простодушно порадовался за собрата: «Ну вот, теперь и квартира есть, можно писать стихи». Мандельштам был в ярости. Никто не умел раздражать его так, как Борис Леонидович. Он не переносил жалоб на внешние обстоятельства, якобы мешающие писать стихи. Едва гость ушёл, Мандельштам в порыве негодования разделался с щедрым даром, полученным от властей, который молчаливо требовал от него ответного полона. В знак «благодарности» он написал:
Квартира тиха как бумага —
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей...
Это проклятие квартире — выражение ужаса перед той платой, которую за неё требовали. Даром у нас ничего не давали. Ему чуждо всё, что несёт гибель душе.
Борис Пастернак
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья...
Эти невероятные стихи — не о себе — о нас, то есть обо всех и за всех:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца...
Уже одного этого стихотворения было достаточно, чтобы тогда, в начале 30-х, расправиться с ним. О Мандельштаме говорили, что он «не от мира сего». Но он, как выяснилось, был именно от этого, «сего мира», в котором жил и погиб. Поэт салонный, элитарный, он оказался отзывчивее к народной судьбе, чем те, кто официально говорил от имени народа. В 1934 году он пишет стихотворение, которое стоило ему жизни, знаменитое стихотворение о Сталине, первым осмелившись выступить против вождя и начинающегося культа личности. До такой высоты из живущих тогда поэтов не поднимался никто.
Образ тирана, запечатлённого в этих 16 строчках, словно вырублен из цельного куска и по-своему монументален:
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.
Ворованный воздух
Но было бы упрощением считать, что именно оно навлекло погибель на Мандельштама. Этой темы он касался и раньше. Ещё в 1933 году он пишет стихотворение «Ариост», где были такие убийственные строки: «Власть отвратительна, как руки брадобрея». А ещё раньше — в 1930-м — была «Четвёртая проза», в которой он ставит диагноз нравственной деградации эпохе:
« Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые -- это мразь, вторые -- ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю... Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей -- ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать -- в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед».
Судьба Мандельштама — едва ли не самая драматическая в русской литературе советского периода. Не потому, что ему выпал жребий более ужасный, чем многим другим его собратьям. Отличался от них Мандельштам тем, что был он, пожалуй, из них самым независимым, самым нетерпимым.
«Нетерпимости у О.М. Хватило бы на десяток писателей», - замечает в своих воспоминаниях вдова поэта. В тот самый год, когда Пастернак «мерился пятилеткой» и пытался идти в ногу с веком («но разве я не мерюсь пятилеткой, не падаю, не подымаюсь с ней»), Мандельштам открыто провозглашал готовность принять мученический венец: «запихай меня лучше, как шапку, в рукав // Жаркой шубы сибирских степей».
В отличие от Пастернака, Мандельштама ощущение своего социального отщепенчества не пугало. Наоборот, оно давало ему силу, помогало утвердиться в столь необходимом ему сознании своей правоты. Он называл себя «непризнанным братом, отщепенцем в народной семье». В категорию ненаших, пасынков России неизменно попадали лучшие её сыны. Мандельштам был ненашим в квадрате: поэтом и евреем.
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
и ни одна звезда не говорит. -
таков диагноз, поставленный поэтом постреволюционной России. Г. Струве писал: «В поэзии Мандельштама зазвучал голос отщепенца, знающего, почему он отщепенец, и дорожащего этой своей позицией».
Политических вождей 20 века влекла поэзия. Бухарин был поклонником Пастернака, полемизировал печатно с Троцким, который был поклонником Есенина. Сталин взял себе Маяковского. И только Мандельштаму не нашлось мецената. Он был чужд властям.
«Поэзию у нас уважают. За неё убивают»
Пугливый от природы, как заяц, в свои часы он — смелый до отчаяния, смелый из благородства. Когда чекистБлюмкин стал хвалиться перед ним списком людей, подлежащих расстрелу — мол, все они в его власти — Мандельштам вырвал у него из рук этот список и бросил в камин, а когда разъярённый Блюмкин выхватил пистолет — с криком бросился бежать: «Он меня убьёт!» Пересказывая эту историю, почему-то упор делали на бегстве Мандельштама, якобы доказывавшем его трусость.
Пётр Белов. Пастернак.
Яков Блюмкин
В 1918 году он схватился с Блюмкиным, вырывая у того список на расстрел. Позже вместе с Ларисой Рейснеротправился к Дзержинскому, спасая от расправы незнакомого ему искусствоведа. В 1928-м, случайно узнав о предстоящем расстреле пяти стариков - банковских служащих, метался по Москве, требуя отмены приговора. Явился к Бухарину. Приговор в конце концов отменили, и Николай Иванович счел долгом известить об этом поэта телеграммой в Ялту. Хороша трусость.
Мандельштам не раз говорил жене: «Чего ты жалуешься? Поэзию уважают у нас. За неё убивают. Только у нас. Больше нигде».
Первый раз поэт был арестован в ночь с 13 на 14 мая 1934 года. При аресте присутствовала Ахматова, которая опишет потом эту страшную ночь в стихотворении «Воронеж»:
А в комнате опального поэта
дежурят страх и Муза в свой черёд.
И ночь идёт,
которая не ведает рассвета...
Мандельштама не расстреляли тогда сразу. Причиной этого «чуда» была фраза Сталина: «изолировать, но сохранить». Сталин понимал, что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже распространялись в списках, передавались изустно. Убить поэта — это самое простое. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи. Стихи, возвеличивающие Сталина.
Мандельштама держали в Воронеже как заложника. Началась травля поэта, разносы в газетах. Называли троцкистом, «участником банды», писали, что его поэзия «вносит дух маразма и аполитичности». Местный воронежский поэт напечатал памфлет на Мандельштама:
...Буржуазен, он не признан,
нелюдимый, он чужак.
И побед социализма
не воспеть ему никак.
Жизнь в Воронеже была тяжёлой. Заработки кончились. Знакомые на улицах отворачивались или глядели, не узнавая. С 33-го года он был лишён возможности печататься.
Наташа Штемпель — воронежская знакомая Мандельштамов— запомнила случай, когда поэт пытался прочесть по телефону-автомату свои новые стихи следователю НКВД: «Нет, Вы слушайте, слушайте! Мне больше некому читать!» Слушателей было мало, к читателю его не допускали. В «Четвёртой прозе» Мандельштам назовёт это «литературным убийством». В это время он пишет стихотворение:
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок...
От замкнутых я что ли пьян дверей? –
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы...
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке.
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
– Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей – разговора б!
Наташа Штемпель
В 1937-м в воронежской ссылке у него был шанс ухватиться за соломинку. Его заставили прочесть доклад об акмеизме, организаторы надеялись, что он отступится от Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Но Мадельштам сказал:
- Я не отрекаюсь ни от живых, ни от мертвых.
Когда в 1937 году Мандельштамы вернулись в Москву, их квартира оказалась занята человеком, писавшим на них доносы. Разрешения остаться в столице поэт не получил. Работы не было. Он был на грани самоубийства.Он поседел, его мучила астма.
В 46 лет он производил впечатление глубокого старика.Сталин ломал и более сильных людей. А Мандельштам вовсе не принадлежал к числу самых сильных. Доведённый до отчаяния, загнанный в угол, он решил попытаться спасти свою жизнь ценой нескольких вымученных строк. Он решил написать ожидаемую от него «Оду Сталину».
Надежда Мандельштам вспоминала: «Каждый день он садился за стол и брал в руки карандаш... Просто Федин какой-то...» Не проходило и часа, как тот вскакивал и начинал проклинать себя за отсутствие мастерства.В конце концов долгожданная ода появилась на свет. Но чтобы написать такие стихи — не нужно было быть Мандельштамом. И шестикратно я в сознаньи берегу,Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,Его огромный путь — через тайгу И ленинский октябрь — до выполненной клятвы... Это был не он.
Эта ода сломала его. Он утратил сознание своей правоты, которое всегда у него было абсолютным («Поэзия есть сознание своей правоты», - утверждал Мандельштам).Он пишет примиренческие стихи, оправдывающие действительность: «я должен жить, дыша и большевея», «и, как в колхоз идёт единоличник, я в мир вхожу, и люди хороши». Это он пишет в 37 году! И это пишет человек, который первым позволил себе открытый бунт, кто проклял сияющие голенища «кремлёвского горца»!
В марте 1938-го Литературный фонд даёт Мандельштаму путёвку в подмосковный дом отдыха Саматиху. Там 2 мая его ждёт арест, затем — лагерь и смерть.
Это письмо я не могу читать без слёз:
«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет.
Осюша - наша детская с тобой жизнь - какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь.
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом, и его едят вдвоем? Наша счастливая нищета и стихи. Эти дни, эти беды - это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка - тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь...
Мы, как слепые щенята, тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье, как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному - одной. Для нас ли — неразлучных - эта участь? Мы ли - щенята, дети, ты ли, ангел - ее заслужил? Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час, как в бреду, мне очевиден и ясен.
Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я - дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, - я плачу, плачу, плачу.
Это я - Надя. Где ты?
Прощай. Надя».
Когда писалось это письмо, Мандельштам был ещё жив. Но вскоре вернулась её посылка с тёплыми вещами - «за смертью адресата».
Всю жизнь искала Надежда Мандельштам ответ на вопрос, где и как погиб её муж, кто написал на него донос. Она, к сожалению, так этого и не узнала. Разгадка пришла полвека спустя. Автором доноса на поэта, а значит, его опосредованным убийцей был генеральный секретарь Союза писателей СССР Владимир Ставский.
Это он в ответ на просьбу поэта дать ему какую-нибудь работу вместо помощи написал на него донос Ежову, где обвинял в том, что друзья литераторы поддерживают поэта, собирают для него деньги, делают из него «страдальца», что сам Мандельштам «лично обходит квартиры и взывает о помощи». Но этого было мало, чтобы казнить. Он добавляет: «по имеющимся сведениям Мандельштам сохранил антисоветские взгляды». Уже теплее. И вот наконец та фраза, которая стоила поэту жизни: «В силу своей психологической неуравновешенности Мандельштам способен на агрессивные действия. Считаю необходимым подвергнуть аресту и изоляции».
М андельштамам были даны путёвки в дом отдыха, как выяснилось, для того, чтобы там удобнее было арестовать, не утруждая агентов поисками кочевого бездомного поэта. Это была западня. А наивный Мандельштам так радовался этим путёвкам. Говорил: «Значит, мне поверили», строил планы, кипел новыми замыслами... В ту ночь его увели. Им с женой не дали даже проститься — им, не разлучавшимся ни на минуту.
Следствие было формальным. Мандельштам был чист, вины не признал. Впрочем, никаких конкретных обвинений ему и не предъявили, в этом не было нужды. В ту пору он подлежал расправе за одну только «анкету», чуть ли не по каждому пункту: родился в Варшаве, еврей, беспартийный. Сын купца. Судим.
Последняя тюремная фотография поэта из его личного дела.
Мандельштам в кожаном пальто с чужого плеча — подарок Эренбурга. Обречённый взгляд усталого, испуганного человека, у которого отобрали всё — книги, жену, работу, свободу, а скоро отнимут и последнее — жизнь.
Мандельштам умер в далёком пересыльном лагере «Вторая речка» под Владивостоком 27 декабря 1938 года.
Лагерь «Вторая речка». В 30-е и в 60-е годы
Смерть поэта.
Надежда Мандельштам после смерти мужа вела жизнь затравленного зверя — скиталась по городам, скрывалась у друзей, вечно в нужде, в страхе ареста. Она хотела выжить, чтобы сохранить наследие поэта, донести его до нас. И это ей мы обязаны, что сейчас читаем его стихи и прозу. Умерла она в декабре 1980-го.
Спустя полвека объявился нечаянный свидетель последних дней поэта — Юрий Илларионович Моисеенко.
После 12 лет лагерей он так был напуган пережитым, что никогда и нигде, даже в семье, не говорил об этом. Но вот прочёл в газетах о 100-летнем юбилее Мандельштама, и всплыл в его памяти блаженный жалкий старик, который «жил внутри себя» и которого называли «поэт». Не сразу, но всё же решился написать Моисеенко в «Известия». Так появилась там в 1993 году статья Э. Поляновского «Смерть Осипа Мандельштама», благодаря которой мы всё теперь знаем.
Моисеенко был соседом Мандельштама по нарам. Вот что он вспоминал о его смерти:
«Был сыпной тиф, нас заедали вши. Больных уводили, и больше мы их не видели. За несколько дней до Нового года нас утром повели в баню, на санобработку. Но воды там не было никакой. Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было ещё холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: "Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58, срок 10 лет..."
Последним, кто видел поэта, - был ленинградец Дмитрий Михайлович Маторин.
- Прежде чем за носилки взяться, я у напарника спросил: "А кого несем-то?" Он приоткрыл, и я узнал - Мандельштам!.. Руки были вытянуты вдоль тела, и я их поправил, сложил по-христиански. И вот руки мягкие оказались, теплые и очень легко сложились. Я напарнику сказал еще: "Живой вроде..." Несли мы его к моргу, в зону уголовников. Там нас уже ждали два уркача, здоровые, веселые. У одного что-то было в руках, плоскогубцы или клещи, не помню. Они вырывали у мертвецов золотые коронки».
До весны поэт вместе с другими усопшими лежал непогребённый. Затем был похоронен в братской могиле. Сейчас на этом месте пролегает улица Вострецова, здесь разбит бульвар, построены жилые дома.
Памятник О.Мандельштаму в Воронеже